Библиографический обзор Золотой век русской поэзии

Оригинал можно скачать Здесь!

Золотой век русской поэзии библиографический обзор

«Песнь сердца женского»

г. Усть-Лабинск

2022 г.

____________________________________

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

П 28

«Песнь сердца женского»: золотой век русской поэзии : библиографический обзор/ МБУК «ЦРБ МО Усть-Лабинский район; [сост. Н.Ф. Горивенко]. – Усть-Лабинск, 2022. – 44 с.

Пособие посвящено русским поэтессам золотого века Е. Ростопчиной, К. Павловой, Ю. Жадковской и

М. Лохвицкой. Издание содержит биографический очерк, информацию о произведениях поэтесс и публикациях, о жизни и творчестве.

Издание адресовано преподавателям, студентам, библиотекарям, а также всем, кто интересуется творчеством русских поэтесс.

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

П 28

©Муниципальное бюджетное учреждение культуры «Центральная районная библиотека муниципального образования Усть-Лабинский район» . 2022

Содержание

Вступление
Евдокия Ростопчина
Каролина Павлова
Юлия Жадовская
Мирра Лохвицкая
Список литературы

Вступление

Русские женщины-поэты – это особое явление в истории русской культуры. Они не сразу вышли на свет. Первые женские имена в поэзии стали известны лишь в 18 веке. Однако на протяжении всего 18-го, да и начала 19-го столетий считалось, что женщине неприлично заниматься сочинительством. Чаще всего представительницы прекрасного пола писали песни, романсы. И если их стихи попадали в печать, обычно не были подписаны настоящим именем автора. Например, дочь поэта Сумарокова публиковала свои стихи. Сам поэт поощрял ее литературные занятия, но полагал невозможным, чтобы стихи печатались от лица женщины, и не приведи ее бог писать о любви.

19 век, золотой век русской литературы, несколько изменил положение женщины. Многие из представительниц дворянского сословия были хозяйками литературных салонов, в которых собирались знаменитейшие люди того времени. В альбомы этих женщин писали стихи лучшие поэты эпохи. Но некоторые из прекрасных дам и сами были достаточно незаурядными личностями, их красоту и талант воспевали поэты и художники. И все же, чтобы самой писать стихи, жить стихами, кроме таланта, нужны были невероятная внутренняя свобода, смелость и даже жертвенность.

Евдокия Ростопчина

Графиня Евдокия Петровна Ростопчина, урождённая Сушкова, родилась 23 декабря 1811 г., умерла 3 декабря 1858 г., не дожив до 47 лет. Это ей Лермонтов, уезжая на Кавказ, подарил альбом, в котором написал ("Графине Ростопчиной", апрель 1841):

Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны...

Тремя годами раньше В.А. Жуковский подарил ей тетрадь Пушкина. В записке он написал: "Посылаю Вам, графиня, на память книгу... Она принадлежала Пушкину; он приготовил её для новых своих стихов... Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения". В ответ Ростопчина написала стихотворение "Черновая книга Пушкина":

И мне, и мне сей дар! Мне, слабой, недостойной,

Мой сердца духовник пришёл её вручить,

Мне песнью робкою, неопытной, нестройной

Стих чудный Пушкина велел он заменить!..

Детство

Евдокия Сушкова родилась в Москве 23 декабря 1811 г. Её отцом был действительный статский советник Пётр Васильевич Сушков, матерью – Дарья Ивановна Пашкова. Мать умерла от чахотки, когда девочке не было шести лет. Поскольку отец был постоянно в разъездах по службе, её с двумя младшими братьями взял к себе дед – Иван Александрович Пашков. Детство Евдокия провела в усадьбе Пашкова на Чистых Прудах. Сейчас на её месте дома Чистопрудный бульвар, 12 и Потаповский, 7.

Домашнее образование было поручено гувернёрам, которые как могли обучали детей истории, географии, арифметике. Из языков в программу входили русская грамматика, французский и немецкий. Конечно, полагалось уметь музицировать на фортепиано и танцевать. В доме деда была большая библиотека и Додо, так звали девочку в семье, изучив самостоятельно ещё и английский с итальянским, читала в подлиннике Гёте, Шекспира, Шиллера, Данте, Байрона. Пушкин и Жуковский были её кумирами. Кроме библиотеки был заросший сад, рядом Башня Меньшикова с чудными закатами. Здесь проходило детство Додо ("Молодой месяц", 1829 г.):

Дни детства, полные страданья,

Неконченных, неясных дум,

Когда в тревожном ожиданье

Мой юный оперялся ум,

Когда в тиши, в уединенье,

Событьем были для меня

Небес вечерние явленья,

И ночи мрак, и прелесть дня.

Если учесть, что мать отца перевела "Потерянный рай" Мильтона, его брат – Николай Васильевич Сушков – был поэтом и драматургом, а он сам писал на досуге стихи, то ничего удивительного в том, что Додо уже в 12 лет начала писать стихи. Она показывала их ученику Благородного пансиона Лермонтову, студенту университета Н. Огарёву, читала в салоне дяди Николая Васильевича Сушкова в Старопименовском переулке. Через много лет Огарёв написал об этом времени ("Отступнице", 1857):

Воскресло в памяти унылой

То время светлое, когда

Вы жили барышнею милой

В Москве, у Чистого пруда.

Выход в свет. Первая публикация

В восемнадцать лет Додо вывезли в свет. Живая и остроумная она имела успех. К тому же, в списках ходили её стихотворения, которые привлекали своей музыкальностью и простосердечием. Случалось, она сама читала в салоне свои стихи или пьесы, и слушатели не скучали. На всю жизнь ей запомнился Новый 1831 год в Благородном собрании, где Лермонтов преподнёс в подарок мадригал "Додо".

Её первое стихотворение "Талисман" появилось в альманахе "Северные цветы" в 1831 г. По одним источникам Пётр Вяземский – знакомый Сушковых – взял у Додо черновик. По другим – он на свой страх и риск просто переписал стихотворение из её тетради. От Вяземского "Талисман" попал к редактору альманаха "Северные цветы" Дельвигу, который его и опубликовал. Вместо фамилии значилось Д...а...

Есть талисман священный у меня.

Храню его: в нём сердца все именье,

В нём цель надежд, в нём узел бытия,

Грядущего залог, дней прошлых упоенье...

Но не назвать вам талисмана,

Не отгадать вам тайны роковой.

Мне талисман дороже упованья,

Я за него отдам и жизнь, и кровь:

Мой талисман – воспоминанье

И неизменная любовь!

Печатать стихи барышне её круга было не к лицу. О публикации в семействе Пашковых узнали, и поэтессе "крепко досталось".

Теперь графиня Ростопчина

О своей сестре Сергей Сушков писал: "Она имела черты правильные и тонкие, смугловатый цвет лица, прекрасные и выразительные карие глаза, волосы чёрные… выражение лица чрезвычайно оживлённое, подвижное, часто поэтически-вдохновенное, добродушное и приветливое…" И ещё: "Одарённая щедро от природы поэтическим воображением, весёлым остроумием, необыкновенной памятью, при обширной начитанности на пяти языках, замечательным даром блестящего разговора и простосердечною прямотой характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным". Ею был увлечен князь Александр Голицын. Она отвечала взаимностью. Может, он и был "Талисманом". Но её родня браку воспротивилась.

Среди поклонников Додо был граф Андрей Ростопчин. Он был красноречив, остроумен, обладал чувством юмора. В общем, Додо он понравился. Но не более того. К тому же, у Андрея Ростопчина была неважная репутация гвардейского "шалуна" и кутилы. Предложение выйти за него замуж Додо отклонила ("Разговор во время мазурки", 1837 г.):

...Я не шучу собой,

Я сердцем дорожу; восторженной душой

Я слишком высоко ценю любовь прямую,

Любовь безмолвную, безгрешную, святую,

Какой нам не найти здесь, в обществе своём!..

Иной я не хочу!.. Друг друга не поймём

Мы с вами никогда!.. Так лучше нам расстаться...

Лишь редко, издали, без лишних слов встречаться!..

Родня негодовала: отказать из-за капризов жениху, в знатности и богатстве с которым мало кто мог сравниться было непростительно. Додо понимала, что от неё не отстанут, замуж выйти придётся (и ещё неизвестно за кого), а если нет большой любви, то на нормальные отношения в семье надеяться можно. Да и мысль стать знатной богатой графиней Ростопчиной едва ли не приходила в голову Додо.

На второе предложение Андрея Ростопчина, которого теперь ждали с нетерпением и страхом, что оно не последует, Додо ответила согласием. Накануне свадьбы выяснилось, что жениху не 30 лет, как все думали, а всего 19. Додо оказалась старше своего жениха. Но даже это обстоятельство уже ничего не изменило. Свадьба состоялась 28 мая 1833 г. Сначала молодые поселились в особняке Ростопчиных на Б. Лубянке, 14. Потом уехали в имение и вернулись к зиме.

Брак вызвал много пересудов. Всем было известно, что Додо не дали выйти замуж за Александра Голицына. Андрей Ростопчин тоже пытался жениться, но против его выбора была мать. Сказалась и зависть: "уплыл" такой завидный жених. Для многих это был скоропалительный брак по расчету. Он и был таким.

Через много лет Ростопчина написала, что "она вошла в мужнин дом без заблуждений... но с твердою, благородною самоуверенностью, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности, – уже не мечтая о любви, слишком невозможной, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу". Многие источники утверждают, что брак был неудачным, и что причиной этого был Андрей Ростопчин, которого интересовали только кутежи, карты и лошади. Так ли это?

Петербург, осень 1836 г.

Осенью 1836 г. Ростопчины приезжают в Петербург в дом на Дворцовой набережной. Она принимает в своем доме весь свет столицы. Сама она – желанная гостья в кабинетах-гостиных В.А. Жуковского и В.Ф. Одоевского, во "фрейлинской келье" А.О. Смирновой-Россет. Она принята в салоне В.А. Соллогуба, куда допускались только мужчины. Для неё было сделано редкое исключение. Её с радостью встречали в доме Карамзиных. С одной стороны литературное творчество и салоны, с другой – светская жизнь. Муж живет сам и не мешает жить ей. Евдокия Ростопчина – в зените славы и блеска.

Все это могло продолжаться и дальше, если бы не мать мужа. Она была против брака сына (в который раз) и теперь начала упрекать Додо в неспособности родить ребенка. Андрея Ростопчина эти разговоры раздражали, а поскольку он не был согласен с матерью в части причины отсутствия ребёнка, то намекнул Додо, что неплохо бы попытать счастья на стороне.

Случай представился. Додо серьёзно увлеклась Андреем Карамзиным, сыном историка Николая Карамзина. Об этом говорит целый цикл стихов, посвящённый Андрею Карамзину. Вскоре Додо почувствовала, что станет матерью. Новость была устрашающей: как к этому отнесётся муж. Одно дело слова, другое дело... Но Андрей Ростопчин обрадовался известию. Его озаботило только одно – светские сплетни. Как Додо ни скрывала свой роман, о нём знали. Ростопчин был уверен, что его положение и богатство заткнут рот любому сплетнику, да и сам он был не робкого десятка, но как человек разумный, не хотел создавать лишние проблемы.

Село Анна

Весной 1938 г. Ростопчин увёз Додо в воронежское имение, где вскоре появилась на свет первая дочь Ольга. Ребёнок требовал времени, пребывание затянулось. При первой возможности Додо уехала в Петербург. Опять начались свидания с Андреем Карамзиным. И через месяц Додо опять... На этот раз Андрей Ростопчин не просто обрадовался, но развеселился. Додо вновь пришлось уехать в село Анна, из которого она так рвалась в Петербург. Вторую дочь назвали Лидией. Андрей Ростопчин считал дочерей своими, хотя знал о похождениях жены. После рождения второй дочери Додо, не уезжая из села, родила сына, которого назвали Виктором. На этот раз отцом был Ростопчин. Но пришло время возвращаться в Петербург:

...Я женщина во всём значеньи слова,

Всем женским склонностям покорна я вполне;

Я только женщина, – гордиться тем готова,

Я бал люблю!.. отдайте балы мне!

А село Анна осталось в прошлом дорогим воспоминанием:

А ты, затерянный, безвестный уголок,

Не многим памятный по моему изгнанью, –

Храни мой скромный след, храни о мне преданье,

Чтоб любящим меня чрез много лет ты мог

Ещё напоминать моё существованье!

Снова Петербург

Роман с Андреем Карамзиным угасал. Додо понимала, что он близок к завершению. Но не любовь. Она оказалась на всю жизнь. Когда графиня узнала о гибели Карамзина в Крымской кампании, а это был 1854 г., она написала: "...цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось, – эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу..."

А сейчас её ждала светская жизнь и литературные салоны. А главное – она готовила к печати первый сборник стихов 1829-1839 гг. Он вышел в Петербурге в 1841 г. За ним последовали романы в стихах и прозе. Имя женщины-драматурга не сходило с афиш театров.

Но помимо её воли воспоминания об Андрее Карамзине не давали покоя. Печаль грозила перейти в нервное расстройство. И тут опять вмешалась мать Андрея Ростопчина. Теперь, когда у неё были две внучки и внук, которых она очень любила, хотя знала кто от кого, она всеми силами стремилась сохранить семью сына. По её совету-настоянию Ростопчин увёз жену за границу. Шёл 1845 г.

Возвращение в Москву

В Петербург они не вернулись. Как только Ростопчины приехали, графиню вызвал шеф жандармов граф Орлов и объявил волю императора: графиня Евдокия Ростопчина впредь не должна появляться при дворе. Причиной гнева было стихотворение Ростопчиной "Насильный брак" (сентябрь 1845 г.), в котором в иносказательной форме осуждалась политика России в отношении Польши.

Муж удивился, как это его умница Додо попала в такую глупую историю, собрал свою галерею картин, а их была не одна сотня, и увёз жену в Москву. Ростопчин купил дом на Садовой (сейчас Садовая-Кудринская улица, 15), устроил в нём картинную галерею и зажил, как он и привык жить: тройки, балет, Английский клуб. Жене он опять предоставил возможность жить, как она того хочет. Додо на отведенной ей половине дома устроила литературный салон. "Субботы" на Садовой посещали Ф.Н. Глинка, Н.В. Гоголь, М.П. Погодин, Ф.И. Тютчев, молодые А.Н. Островский и Л.Н. Толстой, Я.П. Полонский, А.М. Майков, Л.А. Мей, актеры М.С. Щепкин и И.В. Самарин.

Об этом времени сын М.П. Погодина писал: "Графиня Евдокия Петровна Ростопчина... была в апогее своей лирической славы и красоты. В Москве она жила на широкую ногу в своем прекрасном доме на Садовой... Её талант, красота, приветливость и хлебосольство влекли к ней и подкупали в её пользу всех, а вдали, как в тумане, мерцал над нею ореол мученичества, испытанного, как говорили, в III отделении за ходившее по рукам стихотворение 'Насильный брак'".

Но мир менялся. Ушли Пушкин, Лермонтов. В 1852 г. не стало Жуковского и Гоголя. Их сменили демократы-разночинцы. Поэтесса Ростопчина начала замалчиваться, на её публикации печатались оскорбительные рецензии. От литературы стали требовать общественно значимых ценностей. В 1848 г. под влиянием европейских событий она написала Погодину: "Хотелось бы на часок быть Богом, чтобы вторым, добрым потопом утопить коммунистов, анархистов и злодеев; ещё хотелось бы быть на пол часика Николаем Павловичем, чтобы призвать на лицо всех московских либералов и демократов и покорнейше попросить их, яко не любящих монархического правления, прогуляться за границу". На нападки, она ответила в ноябре 1856 г. стихотворением "Моим критикам":

Я разошлася с новым поколеньем,

Прочь от него идёт стезя моя;

Понятьями, душой и убежденьем

Принадлежу другому миру я...

Сонм братьев и друзей моих далёко –

Он опочил, окончив песнь свою.

Немудрено, что жрицей одинокой

У алтаря пустого я стою!

Политическая полемика в форме стихов или в прозе сильно досаждала поэтессе. Её произведения перестали пользоваться популярностью. Новое поколение "литераторов", захватившее "Современник", развернуло настоящую травлю поэтов и писателей, не желавших приносить себя в жертву их "демократическим" бредням.

Если бы только это. Евдокия Ростопчина теряла популярность в свете. На смену приходили молодые покорительницы сердец. Она болезненно осознавала необходимость смены светского амплуа. Дом на Садовой пришлось продать из-за неудачных финансовых операций мужа. Для человека обычного положение неприятное, может быть тяжёлое. Но на Евдокию Ростопчину всё это производило чрезвычайно тягостное впечатление.

Лето 1857 г. она проводила в подмосковной усадьбе Ростопчиных Вороново. Там и узнала, что у неё не просто упадок сил, а рак. Она вернулась в город, надеясь, что лечение поможет. Но становилось хуже. Жила она в доме свекрови на Новой Басманной улице (сейчас это сильно перестроенный дом 16). В нём она умерла 3 декабря 1858 г. Отпевали её в церкви Петра и Павла на Новой Басманной. А стихи Евдокии Ростопчиной – чудный поэтический дневник – и сейчас читают. Её мечта исполнилась, он "хранит её скромный след".

Каролина Павлова

На долю Каролины Павловой, так же как и на долю ее старших и младших современников в поэзии, выпало, казалось бы, соединять несоединимое: завещанные «золотым веком» полноту, гармонию и всеобщность мировосприятия с духовным расколом, безвыходной противоречивостью и обособленностью индивидуального сознания, привнесенными в русскую жизнь «веком железным». Это-то основное содержание духовной жизни эпохи и нашло самобытное выражение в стихах. Ее поэзию характеризует столкновение, противоборство мечты и реальности, былых упований и нынешних разочарований, ума и сердца, поэзии и быта:

О былом, о погибшем, о старом

Мысль немая душе тяжела;

Много в жизни я встретила зла,

Много чувств я истратила даром,

Много жертв невпопад принесла.

Шла я вновь после каждой ошибки,

В известной мере путь Павловой в литературе был типичным для после декабрьского поколения русских поэтов. Современники грандиозных социально-политических взрывов, они вступали в поединок с жизнью во всеоружии энциклопедических знаний не только в области истории мировой цивилизации, истории взлетов и падений человеческой культуры и морали, небывалых озарений человеческого разума, но и ошеломляющих своим однообразием и многочисленностью заблуждений его, - без сколько-нибудь отчетливого представления о положении дел в настоящем, следовательно, и об исторической перспективе.

Девичья фамилия Павловой была Яниш. Она родилась в семье обрусевшего немца, врача, преподавателя Московской медико-хирургической академии. Несмотря на стесненность семьи в средствах, Каролина получила хорошее домашнее воспитание. Еще в раннем возрасте она обнаружила незаурядную одаренность во всем, что касалось языков и словесных наук. Рано начала писать стихи (сначала на немецком и французском языках). Великий немецкий ученый и путешественник Александр Гумбольдт, познакомившийся с Каролиной Яниш в 1829 году в Москве, был восхищен как ее общими познаниями, так и ранними стихами. Рукопись ее стихотворений и переводов А. Гумбольдт взял с собой, чтобы показать самому И. В. Гете. По словам невестки великого поэта, ее «тесть всегда хранил эту тетрадь на своем столе».

Юная Каролина Яниш получила признание и в московском литературном кругу. Центром культурной жизни древней столицы в ту пору был салон княгини . А. Волконской. У нее бывали Пушкин, Веневитинов, Баратынский, Дельвиг, Погодин, Шевырев, Козлов, Чаадаев и другие. Здесь девятнадцатилетняя Каролина познакомилась с выдающимся польским поэтом Адамом Мицкевичем. Человек исключительных дарований, гениальный импровизатор, блестящий собеседник, гражданин в полном смысле слова, к тому же окруженный ореолом изгнанничества, он произвел на девушку неизгладимое впечатление, перешедшее во влюбленность, а вскоре и надолго - в глубокую, сильную и ровную любовь. Мицкевич сделал ей предложение. Отец не препятствовал дочери. Однако богатый дядя ее, от которого зависело будущее всей семьи, был решительно против. Девушка сама принесла свое чувство в жертву чувству долга перед семьей.

В 1837 году Каролина Карловна вышла замуж за известного русского прозаика Н. Ф. Павлова. К этому времени она уже стала богатой (дядя, роковым образом воспротивившийся ее браку с Мицкевичем, умер и оставил ей значительное наследство). Внешне все складывалось благополучно: талантливая женщина решила связать свою судьбу с писателем, который заставил говорить о себе всю читающую Россию. Вышедшие в 1835 году отдельным изданием три повести Павлова - «Именины», «Аукцион», «Ятаган» - принесли ему славу лучшего русского беллетриста. Впрочем, Николай Филиппович оказался не совсем бескорыстен в своем чувстве к Каролине Карловне. По свидетельствам современников, женился он по расчету. Разрыв между ними становился неминуем. К тому же эта маленькая семейная трещина роковым образом соотносилась с большим расколом в тогдашней литературно-общественной жизни.

Ожесточенная полемика, развернувшаяся в 1840-е годы между славянофилами и западниками, стала одним из острых проявлений скрытого брожения умов, которое дало о себе знать и в первое десятилетие после декабрьского восстания.

Монументальное художественное воплощение элитарный взгляд поэтессы на историю получает в одном из самых сильных ее созданий - программном стихотворении «Разговор в Трианоне» (1848). Поэтическая риторика К. Павловой, наложившая, по мнению современников и потомков, характерный отпечаток на все ее творчество, празднует здесь свой истинный триумф. Граф Калиостро, выступающий рупором ее собственных идей, в словопрении с графом Мирабо (которое ведется накануне революции 1789 года) высказывает мысли, в отдельных частностях, быть может, приемлемые и для славянофилов, и для западников, но в целом странные, даже чуждые, пожалуй, и тем, и другим.

Подобно тому как «Разговор в Трианоне» стал откликом на революционные события 1848 года, другое ее программное стихотворение, «Разговор в Кремле» (1854), вышло в свет под громовой аккомпанемент Крымской войны, которая имела не только собственно русский, но и мощнейший общеевропейский резонанс. Индивидуализму западной цивилизации здесь противопоставлено нравственно-религиозное единство, «соборное» начало русского жизненного уклада. Павлова воспевает имена и дела княгини Ольги, Дмитрия Донского, Козьмы Минина, Прокофия Ляпунова, Петра I. Но в ту пору, когда русский позор в Крымской войне стал очевидным фактом, поэтический панегирик теням великих надо было строить не как вызов Западу, а как упрек современной России. Гражданское начало в этом высоком славословии Павловой должно было возобладать над престижными соображениями.

Как будто чувствуя, что «Разговор в Кремле» не охватывает всей сложности проблем русской жизни, Павлова в 1850-е годы погружается в стихию интимной лирики. Ее стихи этого периода отличаются не столько эмоциональной или экспрессивной, сколько исследовательской проникновенностью и достоверностью.

Мы странно сошлись. Средь салонного круга,

В пустом разговоре его,

Мы словно украдкой, не зная друг друга,

Свое угадали родство...

Лирика становилась не только способом художественного самовыражения (как в ранних стихах) или убеждения (как в «Разговоре в Трианоне» и в «Разговоре в Кремле»), но и способом художественного познания себя и окружающих. Любящий взор был одновременно «любопытным» и «внимательным».

Глубокий психологический анализ - неотъемлемая черта лучших образцов любовной лирики середины XIX века. В ту пору, когда в творчестве Достоевского, Льва Толстого, Тургенева, Гончарова формировался русский социально-психологический роман, Тютчев, Некрасов, Аполлон Григорьев, Полонский, Фет в своей любовной лирике, подобно нашим великим прозаикам, устремили «любопытный, внимательный взор» во внутренний мир современного человека, исследуя всю глубину его сердечной смуты, показывая жизнь терзаемого противоречиями, а подчас и растлившегося духа во всей ее ужасающей достоверности.

Павловой принадлежит в этом ряду особое место - в силу врожденной способности взглянуть на свой душевный опыт отстраненно, как смотрит бесстрастный наблюдатель.

Да, я душой теперь здорова,

Недавних дум в ней нет следа;

Как человека мне чужого

Себя я помню иногда.

Этот безотрадный итог, к которому пришла Павлова в своей любовной лирике, переживался тем более драматично, что, начиная со второй половины 1850-х годов, ее популярность в литературе снижается. Переезд за границу в 1856 году закрепил то, что уже, в сущности, свершилось,- выпадение Павловой из литературно-общественной жизни. Живя в Дрездене, она занимается переводами русских поэтов на немецкий и французский языки.

Впрочем, она не переставала следить за тем, что происходит в России. Стихотворение «На освобождение крестьян» (1862) стало одним из последних поэтических откликов Павловой на общественно-политические события. Поначалу оно производит впечатление риторического: в самом деле, что, казалось бы, общего в судьбе рафинированной поэтессы с судьбами русских мужиков и баб? Первые строфы стихотворения и пересказ древнеримского предания и впрямь отдают декламацией.

Однако, лишь прочитав балладу до конца, читатель начинает понимать, что неспроста был затеян весь рассказ, что опасному и долгому пути римского раба можно уподобить вековую дорогу русского крестьянина к своему освобождению. «Римская потеха» возобновилась в России. Уже русский раб идет, подвергаясь опасностям и бесчеловечным насмешкам. Главное же в финале - ответ на вопрос: какую все-таки ношу он пытается донести, не уронив и не разбив, на общественный алтарь?

Несет, гонимый, роковое,

Таинственное благо он,

Несет понятье он святое -

Свободу будущих времен.

Развращенные зрители русского «широкого Колисея», потешающиеся над затравленным рабом, бесчеловечны и безбожны. А вот он, сохраняя в целости свой нравственный опыт и понятие о свободе, спасает не только себя, но и их. В этой-то точке судьба рафинированной поэтессы и сливается с судьбой народной. Ведь и для нее самой так важно было пронести через жизненную и литературную арену «роковую, таинственную» ношу, «понятье святое» об освободительной миссии поэзии, которое она почерпнула в пушкинском «золотом веке». Вот почему самыми проникновенными и сильными во всем ее наследии являются стихи о поэзии. Это в полном смысле слова прекрасные и подвижнические стихи:

Ты, уцелевший в сердце нищем,

Привет тебе, мой грустный стих!

Мой светлый луч над пепелищем

Надежд и радостей моих!

Одно, чего и святотатство

Коснуться в храме не могло:

Моя напасть, мое богатство!

Мое святое ремесло!

Иногда стихи её появлялись во второстепенных русских изданиях. В 1863 году в Москве вышел небольшой сборник её стихотворений, насмешливо встреченный передовой критикой. Сборник этот безнадёжно запоздал: поэзия, жившая преданиями романтизма 30-х годов и начисто отрешенная от задач общественной борьбы, в эпоху 60-х годов была совершенно не ко времени.

Смерть её прошла незамеченной, и сама память о ней надолго заглохла. «Воскресил» Павлову Валерий Брюсов, издавший в 1915 году собрание её сочинений. Время всё ставит на своё место. Обрела место и Каролина Павлова — в истории русской поэзии 40-50-х годов, когда она с немалым талантом и бесспорным мастерством создала лучшие свои произведения

Юлия Жадовская

Юлия Валериановна Жадовская родилась 29 июня (11 июля) 1824 года в селе Субботине Любимского уезда Ярославской губернии в семье чиновника особых поручений при ярославском губернаторе.

Девочка родилась с плохим зрением, без левой руки, на короткой правой было всего три пальца. На четвертом году жизни осталась сиротой. Овдовевший отец отдал ее на воспитание в село Панфилово Буйского уезда Костромской губернии к бабушке Н.Л. Готовцевой, которая очень полюбила внучку. Юлия рано научилась читать, с пяти лет книги стали настоящим ее увлечением. Под благотворным влиянием бабушки, а также окружающей природы складывался характер девушки, мечтательный, вдумчивый, терпеливый. В 13 лет ее отправили в Кострому к тетке А.И. Готовцевой - Корниловой, которая сама писала стихи, которые печатали в журналах «Сын Отечества», «Московский телеграф», «Галатея». Она приветствовала Пушкина стихами «О, Пушкин! Слава наших дней», а он ответил ей мадригалом «И недоверчиво и жадно смотрю я на твои цветы».

Тетушка серьезно занялась образованием племянницы, учила ее французскому языку, истории, географии, знакомила с русской и зарубежной литературой. Через год в пансионе Прево-де-Люмен Юлия увлеченно занималась русским языком, литературой под руководством учителя А.Ф. Акатова, но в целом преподавание в пансионе ей не нравилось.

Отец забрал ее в Ярославль, пригласил в качестве домашнего учителя молодого, талантливого преподавателя ярославской гимназии Л.М. Перевлесского, который уже опубликовал в «Москвитянине» свою статью «Свадебные обряды и обыкновения у крестьян Ярославской губернии» (1842). По его совету она тайно от отца начала писать стихи. Одно из них, стихотворение «Лучший перл таится» позже высоко оценил Добролюбов. Тайно от ученицы Перевлесский отправил в Москву ее стихотворение «Водяной», которое в 1844 году было напечатано в «Москвитянине».

Молодые люди полюбили друг друга. Но когда они заявили о своем желании пожениться, грубый и деспотичный отец отказался выдавать замуж дочь за сына рязанского дьячка. Он способствовал переводу Перевлесского в Москву, где позже тот стал профессором Александровского (бывшего Царскосельского) лицея и опубликовал рад интересных работ по русской литературе. А Юлия Валериановна на всю жизнь осталась со своими воспоминаниями о большой и несчастной любви. Но ни слабое здоровье, ни деспотизм отца, ни трагедия несостоявшейся любви не сломили воли ее к жизни и творчеству. А чтобы сгладить одиночество, она даже взяла на воспитание сироту, двоюродную сестру.

Отец, понявший, что разрушил счастье дочери, стал помогать ее поэтическим занятиям, даже повез в ее в Москву и Петербург, где она познакомилась с Тургеневым, Вяземским, Аксаковым, Погодиным и другими известными писателями.

Ее стихи печатались в журналах того времени. В 1846 году в Петербурге вышел первый сборник ее стихотворений, публике стихи понравились. Белинский отмечал бесспорный поэтический талант Юлии Жадовской, но сожалел, что источник вдохновения этого таланта не жизнь, а мечта. Суровая критика Белинского сильно повлияла на для дальнейшее творчество поэтессы. Жадовская писала: «Он один умел, хотя и резко, но верно обозначить достоинство того или другого произведения. Его сухая правда ценилась мною дорого». Ее творчество приобретает гражданский, социальный характер.

В 1858 году выходит второй сборник ее стихотворений, встреченный похвальными рецензиями Добролюбова и Писарева. Указывая на отдельные недостатки, Добролюбов отмечал наличие подлинной поэтичности, народолюбие поэтессы, ее искреннее стремление отразить в своих стихах тяжелую, полную лишений и страданий крестьянскую жизнь: «Ее сердце, ее ум действительно наполнены горькими думами, которых не хочет или не умеет разделять современное общество. Ее стремления, ее требования слишком обширны и высоки, и немудрено, что многие бегут от поэтического призыва души, страдающей не только за себя, но и за других». Добролюбов причислил эту книжку стихотворений «к лучшим явлениям нашей поэтической литературы последнего времени». Критик Писарев также отмечал, что в ее стихах отразилась мягкая нежная душа женщины, которая понимает несовершенство жизни.

Жадовская – чуткий, искренний задушевный лирик. «Я не сочиняю стихи, - писала она, - а выбрасываю на бумагу, потому что эти образы, эти мысли не дают мне покоя, преследуют и мучают меня до тех пор, пока я не отвяжусь от них, перенеся их на бумагу».

Тема трагической любви – основная в любовной лирике Жадовской.

Пережитые страдания определили характер лирики окрашенной в печальные, трагические тона. Ее стихотворения интимны, в них преобладают мотивы несостоявшейся любви, недостижимости счастья, безысходности, покорности судьбе, но при этом их отмечают сдержанность и чувство собственного достоинства. Она всегда писала о себе, о том, что пережила. Но ее судьба схожа с судьбами многих русских женщин. Например, глядя на играющую девочку, она предвидит ее трагическое будущее («Дума» 1848):

Оскорбят тебя люди жестоко,
Опозорят святыню души.
Будешь, друг мой, страдать одиноко,
Лить горячие слезы в тиши.

Лучшие стихи Жадовской посвящены теме любви («Мне грустно», «Теперь не то», «Взгляд», «Ошибка», «Я вновь полна чудесных звуков», «Никто не виноват» и др.)

Прощай! Не нужно мне участья:
Не жалуюсь, не плачу я,
Тебе - вся прелесть бытия,
Тебе - весь блеск земного счастья,
Тебе - любовь, тебе – цветы,
Тебе - все жизни наслажденья; -
Мне - сердца тайные мученья
Да безотрадные мечты.

Многие стихи Жадовской были положены на музыку и стали популярными романсами («Ты скоро меня позабудешь» Глинки, «Я все еще его, безумная, люблю» Даргомыжского, «Я плачу», «Сила звуков» и другие), а стихотворение «Я люблю смотреть в ясну ноченьку» стало народной песней.

С той же задушевностью Жадовская рисует в стихах картины нашей северной природы: «Скоро весна», «Мне грустно», «Вечер... Этот вечер чудным негой дышит», «Бабушкин сад», «Ночь», «Звезды», «Впереди темнеет», «Все спит кругом». Природа в ее стихах всегда связана и с ее душевным состоянием. В природе поэтесса ищет успокоение и забвение.

Нива, моя нива,
Нива золотая!
Зреешь ты на солнце,
Колос наливая,
По тебе от ветру, -
Словно в синем море, -
Волны так и ходят,
Ходят на просторе.

Особое место в творчестве Жадовской занимают малоизученные ее прозаические произведения («Простой случай», «В стороне от большого света», «Житье-бытье на Кореге», «Записки Гульпинской Авдотьи Степановны», «Неумышленное зло», «Ни тьма, ни свет», «Не принятая жертва», «Сила прошедшего», «Отрывки из дневника молодой женщины», «Женская история», «Отсталая»). Хотя проза ее была слабее поэзии, ее повести и романы пользовались большой популярностью среди читателей.

Проза Жадовской также носит автобиографический характер. Ее героини похожи судьбами, мыслями на автора. В основе ранних произведений (повести «Простой случай» - 1847, романа «В стороне от большого света» - 1857) - трагическая любовь, определяющаяся сословным неравенством. Обычно героиней является дворянская девушка, которая стремится вырваться из душной и затхлой обстановки дворянской усадьбы чтобы выйти на самостоятельный путь творческого труда. Проблема женской эмансипации была весьма актуальна для того времени. В последующих прозаических произведениях Жадовская ставит глубокие социальные проблемы, создает оригинальные образы новых, передовых людей, которые не покоряются судьбе, а отстаивают свои права на независимость и на борьбу за облегчение участи трудового народа.

Романом Жадовской «Женская история» еще в рукописи заинтересовался Достоевский, и в 1861 году опубликовал его в своем журнале «Время». Он более сложен по композиции и сюжету. Повествование ведется от имени бедной девушки Лизы, дочери передового учителя, рано умершего и оставившего дочь сиротой. Она воспитывается в чуждой ей дворянской семье Кринельских. Интересен образ брата помещицы - Перадова, напоминающий новых людей из романов 60-х годов. Он умен, образован, прост и чистосердечен, увлечен и деятелен. У него есть какие-то свои дела, о которых никто ничего не знает, он часто куда-то уезжал, не велел писать писем, сам подавая о себе вести из разных мест. Лиза полюбила этого особенного человека. Она страстно мечтала ни от кого не зависеть, своим трудом зарабатывать себе кусок хлеба, как простая крестьянская девушка Аленушка. «Бог дал мне молодость, силу, здоровье, образование, - записывает она в дневнике, - а я с беспечностью, терпеливо, даже с каким-то удовольствием выношу положение дармоедки. За дело, за труд!» Лиза, нарушая сословные традиции, выходит замуж за Перадова, чтобы вместе работать во имя блага общества. Но самым значительным человеком и даже новым героем для литературы того времени является Ольга Васильевна Мартова. Она нарушает веками освященный образ жизни: уговаривает Кринельских отпустить крестьян на оброк на выгодных для них условиях, посещает иногда крестьянские посиделки, лечит простой народ и принимает участие в его нуждах и горе. Ольга Васильевна заявляет: «Мне совестно быть счастливой... совестно пользоваться всеми этими удобствами... Мне везде и всюду слышатся страдания. Они отравляют мне жизнь». Опять в романе сильны автобиографические моменты, но они сочетаются уже и с политическими мотивами. Сравните этот роман с романом Тургенева «Отцы и дети».

В 50-60-е годы под влиянием революционно-демократического движения (народовольчества), статей Чернышевского, Добролюбова, поэзии Некрасова происходит дальнейшее становление мировоззрения Жадовской. В Ярославле она познакомилась с сыном декабриста, членом «Земли и Воли» Е.И. Якушкиным и восхищалась им. Поэт-демократ Л.Н. Трефолев указывал, что Жадовская повлияла на его становление как личности. Юлия Валериановна подчеркивала значимость Белинского для формирования прогрессивных людей того времени:

Не твердил он мне льстивых речей,
Не смущал похвалою медовой,
Но запало мне в душу навек
Его резко-правдивое слово...

Жадовская не признавала «чистого искусства», отрешенного от современной жизни и проблем общества. В ее поэзии все сильнее звучат гражданские мотивы. В своем поэтическом памятнике-стихотворении «Нет, никогда» она пишет:

Пред тем, что я всегда глубоко презирала,
Пред чем, порой, дрожат достойные - увы! -
Пред знатью гордою, пред роскошью нахала
Я не склоню свободной головы.

В последние годы жизни Жадовская отошла от активной творческой деятельности в связи с тяжелыми и сложными семейно-бытовыми условиями. Когда у друга их семьи ярославского доктора К.И. Севена умерла жена, Жадовская вышла за него замуж и воспитывала его осиротевших детей. В течение пяти лет она ухаживала и за тяжело больным отцом. Вскоре после смерти отца заболел и умер муж, оставив на ее попечение большую семью. А в последние годы значительно ухудшилось ее зрение. В последние годы она жила в небольшой усадьбе, в селе Толстикове Буйского уезда Костромской губернии. Жадовская всю свою жизнь мечтала дождаться «утра мира, когда заря с зарей сойдется».

28 июля (9 августа) 1883 года Ю.В. Жадовская умерла. Имя Жадовской и лучшие ее стихи сохраняются в памяти искренних любителей и ценителей поэзии.

Мирра Лохвицкая

Семья и личная жизнь

Мария Александровна Лохвицкая родилась в семье адвоката Александра Владимировича Лохвицкого (1830—1884), учёного, автора трудов по юриспруденции, которого называли одним из «талантливейших поэтов трибуны своего времени» и Варвары Александровны (урожденной Гойер, фр. Hoer, ум. не ранее 1917). 30 ноября 1869 года (старого стиля) девочку крестили в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом Лохвицких; восприемниками при крещении были подполковник В. А. фон Гойер и Е. А. Бестужева-Рюмина. Три года спустя родилась младшая сестра Марии, Надежда Александровна (1872—1952), ставшая впоследствии известной как Тэффи.

Семья А. В. Лохвицкого была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми — значительной (точное их число установлено не было). Известность получил брат Марии Николай Александрович Лохвицкий (1868—1933), генерал, во время Первой мировой войны командовавший корпусом во Франции, в Гражданскую войну участвовавший в Белом движении (и некоторое время командовавший 2-й колчаковской армией). Тэффи часто упоминала сестру Елену (1874—1919, по мужу — Пландовскую), с которой была очень дружна. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей, но профессиональным литератором себя не считала. Известны имена ещё двух старших сестёр — Варвары Александровны (в замужестве Поповой) и Лидии Александровны (Кожиной).

В 1891 году М. А. Лохвицкая вышла замуж за инженера-строителя Евгения Эрнестовича Жибера, сына обрусевшей француженки Ольги Фегин (1838—1900) и Эрнеста Ивановича Жибера (1823—1909). Последний родился в Париже, в 1840-х годах приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России, где был, в частности, профессором Института гражданских инженеров. Свой дебютный сборник поэтесса посвятила мужу; между тем, некоторые её ранние стихи указывали и на некую тайную любовь, несчастливую или неразделённую. Отмечалось, что «некоторый материал для размышлений» на этот счёт даёт факт знакомства Лохвицкой с исследователем Сибири и Дальнего Востока

Н. Л. Гондатти. Если верить мемуарам В. И. Немировича-Данченко, на его вопрос, любит ли она своего жениха, Лохвицкая решительно ответила «нет», хотя тут же прибавила: «А впрочем, не знаю. Он хороший… Да, разумеется, люблю. Это у нас, у девушек, порог, через который надо переступить. Иначе не войти в жизнь». Впрочем, как отмечает Т. Александрова, принимать это свидетельство безоговорочно нельзя: в своих воспоминаниях Немирович-Данченко обращался «с фактами достаточно вольно».

У Лохвицкой и Е. Жибера было пятеро сыновей: Михаил (1891—1967), Евгений (1893—1942), Владимир (1895—1941), Измаил (1900—1924), Валерий — родился осенью 1904 года. Сыновья Михаил и Измаил покончили жизнь самоубийством. Известно, что поэтесса всё своё время отдавала детям; о её отношении к ним можно судить по шуточному стихотворению, где каждому даётся краткая характеристика («Михаил мой — бравый воин, крепок в жизненном бою…»)

История псевдонима

Существует легенда (документально не подтверждённая), согласно которой, умирая, прадед Марии Кондрат Лохвицкий произнёс слова: «ветер уносит запах мирры…» и изменить имя Мария решила, узнав о семейном предании. Из воспоминаний младшей сестры следует, что существует ещё как минимум одна версия происхождения псевдонима. Надежда Лохвицкая вспоминала, что все дети в семье писали стихи, причём занятие это считали «почему-то ужасно постыдным, и чуть кто поймает брата или сестру с карандашом, тетрадкой и вдохновенным лицом — немедленно начинает кричать: — Пишет! Пишет!»

Вне подозрений был только самый старший брат, существо, полное мрачной иронии. Но однажды, когда после летних каникул он уехал в лицей, в комнате его были найдены обрывки бумаг с какими-то поэтическими возгласами и несколько раз повторённой строчкой: «О Мирра, бледная луна!». Увы! И он писал стихи! Открытие это произвело на нас сильное впечатление, и, как знать, может быть, старшая сестра моя Маша, став известной поэтессой, взяла себе псевдоним «Мирра Лохвицкая» именно благодаря этому впечатлению.

— Тэффи. Автобиографические рассказы, воспоминания

Между тем, как отмечает Т. Александрова, упомянутая строка представляет собой искажённый перевод начала романса «Mira la bianca luna…» («Смотри, вот бледная луна…» — итал.), упоминаемого в романе И. Тургенева «Дворянское гнездо». Исследовательница отмечала, что этот романс могла исполнять и Маша Лохвицкая, учившаяся «итальянскому» пению в институте; таким образом — отсюда заимствовать псевдоним, вне зависимости от истории с поэтическими изысками брата, описанными Тэффи. Тот факт, что «строка преобразует не только литературное имя будущей поэтессы, но и часто встречающийся у неё мотив луны» («Sonnambula», «Союз магов» и др.), по мнению исследовательницы, косвенно свидетельствует в пользу этой версии.

Характер и внешность

О М. А. Лохвицкой осталось немного воспоминаний, что было обусловлено несколькими причинами. Замкнутая и застенчивая, поэтесса редко выходила в свет, оправдывая своё затворничество домашними делами, болезнями детей, позже — ухудшившимся самочувствием. Многие из тех, с кем она поддерживала дружеские отношения, принадлежали к старшему поколению и умерли раньше неё (К. К. Случевский, Вс. Соловьёв, А. И. Урусов), не оставив воспоминаний. Её отношения со сверстниками были непростыми, причём, если Брюсов и Гиппиус открыто выражали ей свою антипатию, то другие проявили в мемуарах, на первый взгляд, необъяснимую сдержанность: так, почти ничего не написали о поэтессе люди, лучше других знавшие её: Тэффи и Бальмонт (который в течение всей своей жизни держал на письменном столе портрет Лохвицкой).

Возможно, самый яркий (но при этом, как отмечалось позже, почти наверняка идеализированный) портрет поэтессы создал в своих воспоминаниях Василий Немирович-Данченко, с которым у юной Лохвицкой сложились доверительные отношения:

…Родилась и выросла в тусклом, точащем нездоровые соки из бесчисленных пролежней Петербурге, — а вся казалась чудесным тропическим цветком, наполнявшим мой уголок странным ароматом иного, более благословенного небесами края… Чудилась душа, совсем не родственная скучному и скудному, размеренному укладу нашей жизни. И мне казалось: молодая поэтесса и сама отогревается в неудержимых порывах вдохновения, опьяняется настоящею музыкою свободно льющегося стиха.

Как вспоминал В. Немирович-Данченко, она «не была самолюбивой и жадной искательницей странного и неясного, вместо оригинального, она не выдумывала, не кудесничала, прикрывая непонятным и диким отсутствие красоты и искренности. Это была сама непосредственность, свет, сиявший из сердца и не нуждавшийся ни в каких призмах и экранах…».

Эффектная внешность во многом способствовала росту популярности М. Лохвицкой; она же, как отмечалось, «впоследствии… стала препятствием к пониманию её поэзии». По мнению Т. Александровой, «далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который со временем всё яснее стал обнаруживать себя в её лирике. Драма Лохвицкой — обычная драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было, помимо красоты».

Есть сведения о том, что поэтесса имела успех на литературных вечерах, но известно также, что эти выступления были немногочисленными и скованными. Вспоминая один из таких вечеров, Е. Поселянин писал: «Когда она вышла на сцену, в ней было столько беспомощной застенчивости, что она казалась гораздо менее красивою, чем на своей карточке, которая была помещена во всех журналах». Соседка и подруга Лохвицкой Изабелла Гриневская вспоминала о встречах с поэтессой на артистических вечерах, однако она не указала, принимала ли Лохвицкая в них какое бы то ни было участие, кроме зрительского: «Мы встретились с нею на вечере у Яворской. Эта интересная актриса умела не только играть на сцене, но и принимать гостей, давая им возможность и себя проявить. На небольшой эстраде создался импровизированный концерт. Выступали некоторые из числа гостей. Случайно я очутилась рядом с Лохвицкой, совершенно тогда для меня незнакомой, кроме её имени и некоторых стихов.», — вспоминала она.

Как отмечали многие из тех, кто знал Лохвицкую лично, «вакхический» характер творчества поэтессы являл собою полный контраст с её реальным характером. Автор необычайно смелых для своего времени, подчас открыто эротических стихов, в жизни она была «самой целомудренной замужней дамой Петербурга», верной женой и добродетельной матерью. При этом, как отмечает Т. Александрова, в кругу друзей Лохвицкую окружала «своеобразная аура всеобщей лёгкой влюблённости». Лохвицкая — одна из немногих, о ком обычно язвительный И. А. Бунин оставил самые приятные воспоминания. «И всё в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая лёгкая шутливость… Особенно прекрасен был цвет её лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока», — писал он. В. Н. Муромцева-Бунина так вспоминала об их отношениях, перефразируя слышанное от мужа:

О мистической стороне дара поэтессы писал и Вяч. Иванов. Отмечая цельность поэтической натуры Лохвицкой, которая, по его мнению, являла собой редкий пример античной гармонии в современном человеке «…и к христианству относилась… с мягким умилением нераздвоенной, извне стоящей души языческой, откликаясь на него всею природной, здоровой добротой своей», он считал поэтессу не «вакханкой безумно-роскошных, безбожно-плотских вакханалий позднего язычества», но — «истинной вакханкой». Иванов писал: «В качестве вакханки истинной «она» таила в себе роковую полярность мировосприятия. Страсти отвечает смерть, и наслажденью — страдание. В той же мере, в какой вдохновляла поэтессу красота сладострастия, — её притягивал демонический ужас жестокости. С дерзновенным любопытством останавливается она над безднами мучительства; средневековье дышит на неё мороком своих дьявольских наваждений; исступленная, она ощущает себя одною из колдуний, изведавших адское веселье шабаша и костра».

Раздвоенность в иной плоскости отмечал в творчестве М. Лохвицкой и А. А. Курсинский. Он считал, что поэтесса находилась «…высоко над немой юдолью забот и печалей и жила словно в ином счастливейшем мире, где всё — красота и блаженство, бесконечная, хрустально-искристая сказка», отчего многим казалась «далекой и чуждой». Между тем, как считал критик, её «жгучие грёзы были вскормлены общечеловеческой скорбью о недосягаемом счастье, ей слышались райские хоры, но слышались сквозь унылые звоны монотонных напевов земли», а творческим мотивом было стремление «свести провидимое небо на землю, а не в стремлении отойти от земли».

А. И. Измайлов, считавший, что Лохвицкая — «самая видная и… единственная, если применять строгую и серьёзную точку зрения, русская поэтесса», писал: «Пламенная, страстная, женственно-изящная, порой в своих стихах слишком нервная, почти болезненная, но всегда индивидуальная, она явилась странным сочетанием земли и неба, плоти и духа, греха и порыва ввысь, здешней радости и тоски по «блаженстве нездешней страны», по грядущем «царстве святой красоты». Отсутствие сильных и равных ставило её явно первою среди женской поэзии». Называя её певицей «…жгучей, пылающей, истомной страсти», критик отмечал: даже со сменой настроений в последующих её книгах читатели и критика «не забыли первого, ярко окрашенного впечатления», которое «осталось господствующим». Измайлов напоминал, что многие отмечали «односторонность музы Лохвицкой», которая с годами становилась лишь определённее. По его мнению, любовная лирика поэтессы производила «порой несколько болезненное впечатление»; в ней часто был явен «болезненный нервический излом…».

Е. Поселянин, называя М. Лохвицкую крупнейшей фигурой среди поэтов нового поколения, ставил её выше И. Бунина («недостаточно ярок»), К. Бальмонта и А. Белого («…дают среди вороха малопонятных сумбурных творений лишь небольшое количество стройных и подчас прекрасных вещей»). По мнению писателя, Лохвицкая «обладала одним из отличительных признаков истинного дарования — чрезвычайною понятностью содержания и определённостью формы». Признавая мировоззренческую узость творчества поэтессы («Муки и радости, вопли печали и крики восторга любящего, вечно распалённого женского сердца») и упоминая адресовавшиеся ей упрёки в «преувеличенности, в чересчур жгучем пламени страсти», Поселянин замечал:

Она была одна из первых женщин, так же откровенно говоривших о любви с женской точки зрения, как раньше говорили о ней, со своей стороны, только поэты. Но как ни смотреть на эту непосредственность её поэтической исповеди, в ней была великая искренность, которая и создала её успех, вместе со звучною, блестящею, чрезвычайно отвечавшею настроению данного стихотворения, формой.

— Е. Поселянин. Отзвеневшие струны. 1905

Признавая, что в стихах Лохвицкой «…билось сердце мятежное, ищущее, неудовлетворённое, отчасти языческое», Поселянин уточнял: «Но эта, по большей части физическая, страсть доходила и до высоких порывов самоотвержения». Лохвицкая, как он считал, невольно отдавшая «дань мистическим чаяниям того народа, среди которого родилась», всё же «в область онтологии… сумела внести самый возвышенный и поэтический элемент: любовь никогда не умирающую и расцветающую в полной и совершенной силе в вечности». Отмечалось, что это мнение особенно интересно тем, что принадлежит автору, прославившемуся духовными книгами по истории православия: «Характерно, что мистику любви Лохвицкой Поселянин не считает тёмной — он ясно видит её светлые стороны… <Его заметка> — хороший аргумент против зачисления поэтессы в ряды „жрецов тьмы"», — писала Т. Александрова.

Болезнь и смерть

В конце 1890-х годов здоровье Лохвицкой стало стремительно ухудшаться. Она жаловалась на боли в сердце, хроническую депрессию и ночные кошмары. В декабре 1904 года болезнь обострилась; поэтесса (как позже говорилось в некрологе) «порой с большим пессимизмом смотрела на своё положение, удивляясь, после ужасающих приступов боли и продолжительных припадков, что она ещё жива»[18]. На лето Лохвицкая переехала на дачу в Финляндию, где «под влиянием чудесного воздуха ей стало немного лучше»; затем, однако, пришлось не только перевезти её в город, но и поместить в клинику, «чтобы дать полный покой, не достижимый дома». Лохвицкая умирала мучительно: её страдания «приняли такой ужасающий характер, что пришлось прибегнуть к впрыскиваниям морфия». Под воздействием наркотика последние два дня жизни больная провела в забытьи, а скончалась — во сне, 27 августа 1905 года. 29 августа состоялось отпевание поэтессы в Духовской церкви Александро-Невской лавры; там же, на Никольском кладбище, она, в присутствии лишь близких родственников и друзей, была похоронена.

Список литературы:

Лохвицкая, М. Песнь любви: стихотворения. Поэма / М. Лохвицкая. – Москва : Летопись, 1999. – 412 с.

Павлова, К. Стихотворения / К. Павлова. – Москва : Советская Россия, 1985 . – 240 с.

Прокофьева, Е. Без обещаний мы связали нашу жизнь... : на рубеже ХIХ и ХХ веков, в эпоху декаданса, самой популярной поэтессой в России была Мирра Лохвицкая / Е. Прокофьева // Биография. - 2018. - № 5. - С. 30-44.

Обоймина, Е. Миг, украденный у счастья : русские поэтессы - музы великих людей / Е. Обоймина, О. Татькова. - Москва : ЭКСМО, 2007. - 704 с.

За дополнительной информацией

обращаться по адресу:

г. Усть-Лабинск, ул. Советская, 56.

МБУК «ЦРБ МО Усть-Лабинский район»

тел.: 4-11-98

e-mail: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

http://biblio-ustlabinsk.info/

Страницы в соц.сетях:

https://vk.com/biblio_ustlabinsk